1855-16-08 - Страница 76

обеспечено. Какую форму примет это влияние, предсказать не смог бы и сам Нострадамус. Столыпинская реформа, давшая возможность наконец-то крестьянину иметь свою, не кусок общинного надела, а именно свою землю, обязательно скажется.

- Это повлияет на поведение людей? - гнусавым голосом спрашивал Михайлов. И тут же сам себе отвечал:

- Конечно, повлияет! Знание, что так будет, будет свобода от барина - это детонатор к бомбе.

- Не забывайте, Николай Маврикиевич, крестьяне всегда хотели иметь возможность поделить помещичью землю. А известие, что после реформ Петра Аркадьевича, земля у них появилась, теперь для них будет как красная тряпка для быка.

- Никто ведь не вспомнит, что у кого-то земля появилась, а кому-то пришлось в пролетарии податься. Все так сложно, так неустойчиво. Войну мы выиграем ... Ап- п-чхи!, но будет ли от этого лучше на Святой Руси? Такой змеиный клубок проблем.

- Кстати, о конце войны. Есть и еще один аспект, проявляющийся именно после войны. Причем войны, которая ведется не постоянной армией, а армией скомплектованной на основе всеобщей повинности. Есть такие солдаты ...

Разговор их прервал исполняющий роль посыльного рядовой Власов, которого, несмотря на отчество Иванович, Ларионов зачастую звал Савельичем.

- Ваше благородие! Дозвольте обратиться?

- Что тебе Власов?

- Их высокоблагородие господин полковник вызывают Вас к себе!

- Куда?

- Извольте на квартиру, Ваше благородие!

Гребнев попытался окольным путем, выяснить по какому вопросу его вызывает Ларионов.

- А кого еще вызывают?

- Сейчас там их высокоблагородие полковник Мезенцев и их благородие поручик Штейн. А мне надоть еще господина капитана Степанова найтить.

- Понятно. Капитана Степанова ищи или в Северном укреплении, или на Корабельной стороне, в мастерских.

- Премного благодарен, Ваше благородие! Разрешите ийти?

- Иди, 'Савельич'.

- Слушаюсь!

Денщик откозыряв и неловко повернувшись через левое плечо отправился быстрым шагом в сторону Северного укрепления, а Гребнев закончил свою мысль, которую прервал Власов:

- Я на таких, еще после японской насмотрелся, не из запасных, а из кадровых, тех кого призвали в свой срок. Ничего кроме как убивать они не знают и не умеют, семьи нет, они если понимаете меня вкусили боевого азарта и мирная жизнь им кажется пресной.

- Есть упоение в бою ... Ап-п-чхи! Простите Сергей Аполлнович!

- Именно так! Питательная среда для преступности и всяческих авантюр. Это вам не николаевская армия, мы еще и с такими людьми намаемся. Однако я пойду, Андрей Васильевич ждать не любит!

- Зачем же он Вас вызывает? Да еще в такую компанию?

- Имею большое подозрение о скорой командировке в Петербург.

- Интересно. Но, надеюсь, еще увидимся?

- Конечно Николай Маврикиевич!

* * *

Открыв дверь в каземат, переоборудованный в офицерскую квартиру, после осторожного стука и услышав 'Входите!', Гребнев усмехнулся, увидев ожидаемую картину. Ларионов, сидя с одной стороны стола записывал карандашом в полевой книжке то, что ему диктовал полковник Мезенцев, сидевший напротив него. Казначей полка, поручик Штейн, скромно сидел на табуретке у амбразуры, видимо дожидаясь своей очереди.

- Садитесь Сергей Аполлонович! Разделите со мной 'тяжесть многих знаний и многих печалей'.

- Все шутите, Андрей Васильевич? - укоризненно спросил заведующий хозяйством полка.

- Да уж, какие шутки? Продолжайте, пожалуйста, Порфирий Исаевич.

- Так-с, на чем я прервался?

- Вы говорили о пайке британской армии. - обреченно сказал Ларионов.

- Вот! Извольте! Я специально узнавал у пленных. У них трехразовое питание, на завтрак, в восемь часов утра: полфунта белого хлеба, золотник чаю, пять с половиной золотников сахару. На обед, в полдень: большой черпак, около полутора фунтов супа, девяносто золотников мяса, фунт с четвертью картофеля или других овощей и тридцать золотников хлеба. На ужин, в шесть пополудни, то же, что и на завтрак. Кроме того, пиво, вино, либо ром, по назначению медика. А у нас?

- А что у нас?

- А то вы не знаете!?

- Так ведь во время завтрака у Нахимова, кажется, договорились, что людей будут кормить из запасов гарнизона Севастополя?

- Но каков паек Вы знаете?!

- Так у меня для этого и есть заведующий хозяйством полка! Впрочем, тут Вы правы! И что у нас с пайком?

- Основанием продовольствия служит ржаной хлеб, выпеченный из муки грубого помола, три фунта в день на человека. И кто-то распорядился, дабы 'не отвлекать нижних чинов от боевых действий и ввиду отсутствия дров в Севастополе', заменить хлеб сухарями которые изготавливают за пятьсот верст и везут ничем не прикрытыми при любой погоде.

Представляете, в каком виде их привозят?

- Я видел, как нижние чины севастопольского гарнизона, с удовольствием ели хлеб, когда их кормили с наших полевых кухонь, - вставил 'свои пять копеек' Гребнев, - они уже давно свежего хлеба не видят, если только матросские жены не испекут, а у нас полевая хлебопекарня имеется.

Мезенцев, благодарно посмотрев на союзника, продолжил:

- Сами знаете, что от употребления в пищу одних сухарей приключается ...

- Сухарный понос. А сколько у нас осталось муки?

- На один день.- Моментально ответил Мезенцев. - Далее, полагается половина фунта крупы на человека. Картофель и в мирное то время в паек не входил. Мяса, в севастопольском гарнизоне, полагается лишь по семь фунтов в месяц на каждого строевого нижнего чина; нестроевые получают половину, а денщикам вовсе не положено. Но зато, здесь положены нижним чинам винные порции. Государь император Николай Второй, больше заботился о пропитании солдат на фронте, и о трезвости народа, нежели его дед.