1855-16-08 - Страница 65

С артиллерией дивизия считалась в восемь тысяч штыков и двенадцать орудий. Второй половиной ударного корпуса французов, предназначено было стать войскам резервной дивизии генерала Гербильона: первая бригада генерала Сенсье, в составе сорок седьмого, пятьдесят второго линейных полков и четырнадцатого стрелкового батальона, бригада генерала Клера, шестьдесят второй и семьдесят третий линейные полки. С дивизией должны были выступать две батареи. Общая численность дивизии составляла пять с половиной тысяч человек и двенадцать орудий.

После подсчета своих сил, генералы начали считать силы союзников, но в конечном итоге, пришли к общему мнению, что этих самых союзников надо пригласить для разговора.

Началась вторая часть военного совета. Первым пришел командующий сардинским корпусом генерал Ла-Мармора. Потеряв от холеры своего брата Алессандро, того самого, который предложил ввести в состав итальянской армии берсальеров, генерал отнюдь не горел желанием прославить уроженцев солнечной Италии в битвах с русскими варварами. Но под давлением собравшихся французских генералов, и имея в виду цели своего премьера де Кавура, генерал согласился принять более активное участие в битве 'Европы против Азии'.

Состав сардинского корпуса после подсчета сил и средств, выглядел так: дивизия генерала Дурандо: первая бригада генерала Феванти: 3-й, 4-й, 5-й и 6-й линейные и второй берсальерский батальоны. Вторая бригад генерала Чиальдини с 9-ым, 10-ым, 15-йым 16-ым линейным и третьим берсальерским батальонами. Дивизия генерала Тротти, состоявшая из бригад генералов Монтескио и Моллара, была по составу аналогична первой дивизии. При каждой из дивизий была артиллерия, состоявшая из двенадцати полевых орудий.

Сардинский корпус, общим счетом в семь тысяч человек. Его решил возглавить сам генерал Ла-Мармора. Резервную бригаду в тысяча семьсот человек, при кавалерии генерала Савоару, возглавлял генерал Джустиниану.

Разговор с приглашенными турками, со стороны Канробера, вылился в поток директив. Осман-паша, согласился с Канробер-эфенди, что война и победа нужна туркам гораздо больше, чем франкам. Таким образом, в состав ударного корпуса Осман-паша согласился выделить двадцать два батальона турецкой пехоты и двадцать четыре орудия полевой артиллерии.

Общая численность ударного корпуса, составила тридцать одну с половиной тысячу штыков, и семьдесят четыре орудия.

Разговор с заменившим лорда Раглана генерал-лейтенантом Симпсоном, свелся к объяснению плана генерала Канробера. Как уяснил себе британец, план заключался в том, что при атаке позиций блокадного корпуса русских при Евпатории, штурме Северной стороны и одновременном штурме южной стороны Севастополя, несмотря на все ухищрения русских, они не смогут противостоять объединенным силам союзников. Он дал согласие.

* * *

Из дневника капитана Гребнева.

После завтрака у Нахимова, наш 'обер-интендант', полковник Мезенцев, быстрой рысью удалился за полковым казначеем, чтобы воспользоваться великодушным предложением адмирала. Андрей счел возможным поговорить с Павлом Степановичем о людях, ставшими впоследствии гордостью и славой России. При упоминании о графе Толстом, почему и как он был отправлен из действующей армии, Нахимов высказал мысль о том, что нельзя выказывать отношение к человеку, тем более офицеру, что жизнь его драгоценна. Дословно он сказал:

- Нельзя офицеру крылья подрубать, В вашей истории написал он скверную песню и потому был удален из армии. Сейчас он имеет возможность проявить все лучшие качества русского офицера и дворянина. Будет хороший артиллерист. Где Вы говорите, он служит?

Андрей ответил, что служит Лев Николаевич на четвертом бастионе, самом атакуемом и обстреливаемом укреплением Севастополя. Если в нашей истории (у меня так и просится на язык заменить слова 'нашу историю', на 'нашу реальность'), великий писатель, уцелел и во время осады, и в сражении у Черной речки, то сейчас никто не сможет дать никаких гарантий. А потери для русской словесности и для мировой литературы могут быть совершенно необратимы.

Нахимов остался непреклонен. Он сказал, достаточно разумную вещь:

- Если ваш Толстой хороший офицер, его нельзя просто так отправить в Петербург, он будет против, да и любой на его месте был бы против, найдите предлог, не унижающий его чести. Вы говорили еще о нескольких офицерах Андрей Васильевич? Потрудитесь обосновать и их отзыв из армии. Но это должен быть веский довод, не унижающий их чести и офицерского достоинства.

Я опускаю своеобразие речи Нахимова, записывая только его мысли высказанные вслух.

Андрей красноречиво посмотрел на меня, и я понял, что обосновывать отправление ценных людей из Севастопольской мясорубки придется мне.

Нахимов стал писать письма, мы с Андреем стали вполголоса обсуждать, что и как надо объяснить Императору Александру, попутно возник разговор о том, что русские генералы этого времени были готовы положить собственную голову дабы никто не сомневался в их храбрости и презрению к смерти, но думать совершенно не умели или не хотели, а может быть их этому и не учили.

Нахимов очень заинтересовался моими взглядами на подвиги Тучкова-четвертого, генерала Раевского в сражении у Салтановки, и тем, что тело генерала Кутайсова, так и не было найдено. Я попытался провести грань, между воодушевлением которое испытывают войска, ведомые в штыковую атаку любимым генералом и тем состоянием, которые солдаты и офицеры испытывают в случае его гибели. Первоначальный порыв отомстить врагу, в конечном счете оборачивается растерянностью людей оставшихся без руководства. Примеры из 'нашей реальности', когда полки атаковали германцев во главе со своими командирами, стали для адмирала новым словом в военной науке. Хотя никакой науки в том, чтобы возглавить в критический момент войска не было. Наука, начиналась с момента, когда генерал начинал думать, просчитывать действия противника, рассчитывать свои силы и направлять на критический участок ударный кулак.